Категория: Подростки

Полностью все данные действия реально

происходили в провинциальном городке

в те застойные семидесятые…

Имена, фамилии и погонялы, естественно, изменены.

БРУДЕРШАФТ

— Здорово, Лоб! Чё делашь? — Грубоватый глас Канавы выражал легкую удовлетворенность от встречи с товарищем.

— Привет. Ничего, пожрал только на данный момент.

— Вчера чё не зашёл? Я у Бурды «Арабесок» взял. Кайфово бабы поют — обтащишься!

— Да мама вчера по магазинам потащила, — Антон вздохнул и захлопнул дверь за Канавой, — позже к Кислюне зашел, а вечерком у Упыря посиживал — музыку слушали.

— Я Кислюню урою, козла!- Канава брезгливо сплюнул в помойное ведро.

— За что?

— Он, сука, классной заложил, что я в субботу с истории и трудов свалил. Мы с Бурдой тогда в кино прогуливались на Синдбада. Как не мальчуган, в натуре!

Дома Канавы и Лба стояли рядом, и товарищи часто навещали друг дружку. Канава, он же Аркадий Ямской, пребывал тут издавна, с самого рождения. Антон, он же Лоб, он же, по документам, Желобков, ранее жил в другом районе, но позже они с мамой и братом перебрались поближе к центру этого маленького поволжского города. Новенькая школа, где стал обучаться Антон, гремела своими учениками — тут собрался весь цвет местной уличной братии, к которому принадлежал и Канава. Последний отличался дерзким поведением, вольнолюбивой страстной натурой и одичавшими проделками. Рослый и здоровый для собственных 12-ти с маленьким лет, Ямской смотрелся на все пятнадцать, а удобный утонченный разум полностью компенсировал эту нехватку в возрасте, в отличие от иных акселерированных переростков.

Практически каждое скандальное событие в школе было связано с фамилией Ямской. Администрация не один раз ставила вопрос об отчислении Ямского из школы, но великодушные порывы преподавателей всегда наталкивались на заверения мамы виновника в близком исправлении, подкрепленные звонками далеких родственников из горисполкома. Учителям оставалось только дотерпеть до естественного освобождения от одиозной личности по получении ей свидетельства об окончании учебного заведения (в этом случае резонно гласить только о справке).

Желобков же стремительно акклиматизировался на новеньком месте благодаря собственному нраву и умению отыскивать со всеми общий язык. Он сошелся со многими, а с Канавой — в особенности, частично оттого, что в школу и из нее прогуливались одной дорогой. И, хотя Желобков не был шпаной и не обладал такими садистскими наклонностями, как его преступный друг, физическая сила Антона, его умение постоять за себя и отлично подвешенный язык иимпонировали Канаве, и у их нашлись общие интересы и увлечения. Оба западали по «диско» и с увлечениями гонялись за новыми записями, правда, у Антона магнитофона не было и он наслаждался тем, что слушал у компаньонов. Обожали играть в футбол, а в ближайшее время оба страстно вдарились в шахматы, часами просиживая над доской, как это было ни умопомрачительно. Видимо, тут брал азарт. Мимолетно начинали интересоваться и дамским полом, в особенности Канава с его гипертрофированным воображением. Правда, процесс зания отношений меж мужиком и дамой у их находился на первобытных стадиях развития.

— Ты один, што ли?- Канава как-то загадочно снизил глас, как будто собирался сказать нечто суровое и принципиальное.

— Один…

Канава вдруг для чего-то расстегнул ширинку, приспустил брюки и рявкнул…

— Ну-с! Подрочим?!

Вниманию немного оторопевшего Желобкова стал скукоженный подростковый член. Канава щелкнул его несколько раз пальцем. Член, набухая и дёргаясь, стал набирать высоту.

Антон рахохотался. За Канавой уже водились подобные проделки. К примеру, в один прекрасный момент, сидя за задней партой на уроке ботаники, он вытащил из штанов эрегированный член и стал стучать им по внутренней поверхности крышки парты, приговаривая… «Встава-ачка!», а бедная ботаничка никак не могла осознать, почему сидящие на задних партах стонут от смеха.

В другой раз он, желая отомстить учительнице алгебры за то, что она со скандалом изгнала его с урока, стащил у нее из сумочки губную помаду и с вдохновением художника-абстракциониста разрисовал для себя весь конец, положил помаду назад, а позже злорадно ухмылялся при виде ярко накрашенных губ учительницы, с легкой истомой вспоминая свои сюрреалистические изыскания.

Аркадий меж тем сел на стуле поудобней, взял собственный разбухший хер рукою и начал быстро-быстро гонять его в кулаке. По-видимому, он намеревался совершить холостой половой акт серьезно. Притихший Антон стал с энтузиазмом следить, как дыхание Канавы равномерно учащалось, лицо побагровело от натуги, лоб сделался мокроватым. Кряхтя и постанывая от причиняемого наслаждения, минутки через три тот вышел на финальную прямую. С остервенением подрыгивая в руке покрасневший, как морковка, влажный член, Канава склонился корпусом вперед, весь сжался и стремительно задергался. Часть брызнувшей спермы вероломно полетела на рубаху.

— О-ох…- сладострастно потянулся Канава, откидываясь на спинку стула и глупо улыбаясь. Лоб посиживал, не шевелясь. Канава отдыхал с закрытыми очами., потом шевельнулся, поправляя растрепанную одежку, и выдал в собственном репертуаре…

— Ой, блин, нескончаемый кайф. Лоб, в шахматы сыграем?

— Ты с пола поначалу вытри.

— Хорошо, ща только во двор курну схожу.

…Расставляя фигуры, Канава засмеялся, вспомнив…

— Кадр один знакомый в музыкалке обучался, говорил… посиживал один в кабинете, училку ожидал на урок, позже захотелось, и начал гонять Дуньку Кулакову. На кнопки спустил, а вытер не всё. Училка пришла, играть начала и вляпалась. «Ой, гласит, здесь кое-чем намазано!»

Оба похохотали.

— Для тебя нужно под лестницей в школе встать и ввысь глядеть… там наглухо всё видно под юбками,- подколол Желобков.

-Это где, у раздевалки, што ль?

-Ну, да, там место одно конкретное есть, сам следил.

-Мне там нельзя стоять — я тогда всю лестницу обдрочу!

Они сыграли пару партий, Желобков обе выиграл — в уроках шахматах он соображал лучше. Канава предложил еще для реванша, но Антону надоело, и шахматы убрали. Стало скучновато. По радио Лев Лещенко выводил… «Впереди у жизни только даль…», по ту сторону окна крапал маленький октябрьский дождик.

— Заманали эту песню уже,- зевнул Желобков,- кажный денек передают. Нет бы «Бони Эм» включили!!

— Как, ожидай, включат те,- потянулся Канава и вдруг внезапно предложил… — Лоб, давай я тя дрочить научу?

-Не сообразил!- удивился Антон,- Это как?

-Да так, молчком. Давай совместно, коль один не хочешь!

Желобков участвовать в сексапильной революции не больно-то рвался, но Канава уже спустил с себя брюки и вновь пошел в атаку на собственный член.

— Делай, как я — раз, раз!- учил …он, онанируя.- Чем почаще станешь дрочить, тем больше молофьи будет!

Виталий несмело стянул до колен трусы и неуверенно начал рукоблудствовать, подражая Канаве. Который распалялся всё больше и больше.

-Пошли, сядем на кровать,- предложил Канава, отдуваясь.

Они сели на кровать. По радио, меж тем, зазвучала знакомая мелодия, и бодренький мальчишеский голосок неунывающе запел… «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода — по асфальту рекой…»

Канава внезапно схватил свободной рукою член Желобкова и прохрипел…

— Давай, хватай мой, а я — твой!

В перекрестном варианте дело пошло резвее. Хотя этому и препятствовала скованность Антона, в первый раз участвовавшего в необычной «групповухе», но интерес канавы действовал на него ободряюще. Онанисты вошли в раж и непроизвольно стали подделываться под ритм доносящейся до ушей невинной детской песенки. Скоро наступил резонанс, и амплитуда колебаний удвоилась, при этом совпадение по фазе было налицо.

— Тили-дили, тили-дили, трам-пам-пам…- выводили гулкие пионерские голосочки, а два импровизированных дирижёра, совсем обезумев, с ожесточением дергали друг у друга вздувшиеся члены. Канава кончил первым, и его рука, контактирующая с плотью Лба, ослабела. Здесь же Антона обхватило торможение, он растерял нить страсти и никак не мог окончить акт. Уйдя на кухню, он продолжил прерванное занятие, как можно отчетливей воспроизводя в распаленном сознании отрывочные образы персонажей порнухи и ежедневной жизни. В конце концов волна удовольствия окутала и его, и он, совсем потный от напряжения, изувер прямо на пол мутное семя. Потом Антон, поняв жажду, попил прямо из ведра, поставил на плиту чайник и возвратился в комнату.

Канава полулежал на кровати со спущенными брюками, закрыв глаза и нескромно расставив колени. Поникший член его смотрелся униженно и оскорбленно. Услышав шаги, Ямской приоткрыл один глаз и, дурашливо улыбаясь, сделал попытку подняться. Попытка оказалась неудачной, Канава заскулил…

-Ло-об, у тя есть порево какое-нибудь?

-Щас чайник вскипит, пожрём совместно.

-А скоко время?

-Полпятого.

— Затащился я , но, на этот раз,- Канава, в конце концов, встал на ноги.- Ой, блин, в очах аж мутит.

Разливая чай, Желобков пожаловался…

-Порнуху нужно бы, а то так, на сухую, без стимула, как-то не то!

— Я принесу для тебя,- заверил Канава, обжигаясь,- у Бычары осталась колода еще, я у него завтра возьму.

-Это та, что ли?

-Не, другая, лучше той.

Месяц вспять Канава приносил в школу порнографические карты с разнагишавшимися девушками, сплошь утыканными, как подушечки для иголок, разбухшими членами. Порнуху коллективно и открыто изучали на уроке британского. А юный, только-только после института, учитель, заместо того, чтоб наказать дерзкого развратника, ну, в последнем случае, обыденно изгнать из класса, воскрикнул с пафосом выскочившего из ванны Архимеда…

-О-о-о! А дайте мне ее на один денек?!

Канава тогда полностью натурально послал его, опустив великовозрастного глупца, и тем еще более возвысил в очах одноклассников собственный и без того непреложный авторитет.

— Мне тогда, весной, когда мы с Упырём в спортшколу прогуливались, предлагали приобрести,- вспомнил Желобков.

-Ну?

-Я отказался, средств не было.

Антон тогда прогуливался с одноклассником в спортшколу в секцию традиционной борьбы. Позже, правда, бросил — надоело. На одной из занятий приземистый прыщавый юноша, года на два постарше, пригласил Антона «пощелкать порнуху». Они прошли в раздевалку, и юноша осторожно извлек любовно упакованный в зловонный носок календарик. Рисунки оказались смачными и очень взволновали Желобкова, узревшего схожее в первый раз. Но он постарался не подавать виду.

-Покупай,- предложил прыщавый.- 5 рублей.

-Да на фига она мне?- пожал плечами Антон, проглотив, но, слюну.

— Как — для чего?- Юноша, похоже, опешил полностью от всей души,- Будешь дома дрочить!

…В Канаве, меж тем, вновь начал пробуждаться инстинкт продолжения рода.

— Ботва всё это,- допивая чай, рассуждал он,- онанизм, порнуха… Несерьёзно. Вот по сути — это да! Можно испытать!

-Как ты попробуешь?

Здесь Канава изрёк такое, что у Желобкова полезли глаза на лоб и сжалось место предполагаемой казни.

-Как? Давай я тя в жопу!

Антон онемел.

-Да ты что, в натуре, сдурел, что ли?

-Дурак, кайфушу словишь, лучше онанизма.

-Да ты что, в милицию заберут! Это, знаешь, как именуется,- эта… как её…

— Виталий никак не мог вспомнить с ходу необходимое слово,- Пидерасия!

-Какая «пидерасия»?! Кто заберёт? Кто выяснит, ты, что ль, кому скажешь?

-А что будет-то?

— Да ни хрена не будет, мы ж попробуем только. Затащишься — атас! Позже ты меня, если захочешь.

Желобков уже ошалел от обрушившихся на него в сей день сексапильных реформ, но любопытство взяло верх, и он нехотя согласился.

— Сымай трусы и становись раком,- скомандовал Канава,- а я сзади встану.

Антон оперся руками о кровать и поднял наверх собственный мосластый розовый зад. Аркадий длительно возился сзади, манипулируя членом и бормоча какую-то ахинею про кайфушу, пока, в конце концов, Желобков не ощутил его ногами.

— Ой, больно!- воскликнул Антон, когда член Канавы попробовал войти ему в зад.

-Правда, что ль?- спросил испуганный таким оборотом Канава.

— Харэ, кончай.- Антон выпрямился и застегнул брюки.- Хватит на сей день, а то мама скоро придет.

Канава длительно зашнуровывал башмаки, то и дело завязывая мертвые узлы. Одевая куртку, он вынул пачку «Родопи».

— Ну, хорошо, покедова, я ешшо к Бурде желал зайти, кое-что забрать. Завтра на 1-ый урок не приду — спать охота.

-Давай!

Ночкой Антону снился сон. Стоя на полусогнутых ногах, он никак не мог стянуть с себя штаны, чувствуя ужас и скованность. Рядом стоял крокодил Гена, почему-либо без трусов, и играл на гармошке, исполняя тоненьким пионерским голосом песенку про неловких прохожих. В один момент он откинул гармошку, исказил в злости рожу, открыл пасть и закричал голосом Канавы…

-Дрочи! Дрочи! Дрочи!!!